This documentary is about the unique and extraordinary village with the poetic name Svetlana. There are live now 15 volunteers from various countries – Germany, USA, Swiss, England and Russia. 

The village makes it’s living by subsistence farming. It takes months to reveal the capacities of the mentally challenged and find good use of them in the village. It can also take years to teach these people their jobs. Do the final results worth the very hard work of the volunteers? And what are the final results? But for the volunteers the outcome is in the smile of these people and in the quality of life they would never been able to get outside this village. 

To help someone who is weaker than you, give this person a joy and chance to feel normal is a strong enough motivation for the volunteers who live and work in Svetlana. 

This film is real humanitarian project that will undoubtedly evoke interest and compassion from all kind of audience.

Живет деревня на пожертвования западных частных лиц и благотворительных организаций.  К местным властям волонтеры принципиально не обращаются – говорят, что не хотят входить в государственную программу, что нет смысла тратить столько сил и энтузиазма, чтобы сделать еще один интернат. 

Такое впечатление, что здоровым людям, приехавшим сюда, находиться здесь важнее и нужнее, чем больным, несмотря на то, что получают они, вне зависимости от объема работы и обязанностей, всего 2000 рублей в месяц, которых хватает только на карманные расходы и несколько поездок в город. При этом волонтеры теряют пенсию, жертвуют своей частной жизнью и карьерой.

Кто они – идеалисты? Романтики? Утописты?  СтОят ли их физические и душевные затраты конечного результата, и какого? Ведь никто из ребят никогда не станет здоровым… Волонтеры уверены, что результат в улыбках ребят и в их качестве жизни – до Светланы и сейчас. И что это сильная мотивация – помочь тому, кто слабее тебя и подарить радость тому, кто ее лишен. 
Здесь радуются каждой новой осознанной реакции больных – даже если это жест или взгляд. Иногда на результат уходит несколько месяцев, динамика очень слабая. Но для больного это шаг от ничего к чему-то, это бесконечно большой скачок. Было бы только время и, главное, люди, которые готовы жить не только для себя, работать не только ради денег и радоваться тому, что могут помочь тем, кто без них просто не выживет. Это ДРУГИЕ люди, поступки которых из-за нашей приверженности к материальной стороне жизни нам трудно понять и легче всего назвать их просто “странными”… 

Интересно, что на месте Светланы 150 лет назад находилась коммуна, которую построил для своих крестьян Петрашевский. Он предполагал, что крестьяне будут жить в отдельных комнатах и вести совместное хозяйство. Дом  крестьяне сожгли за день до переселения… Наверное потому, что Петрашевский не придумал, что будет скреплять людей в этом огромном доме. А в Светлане придумали. Волонтеры говорят, что все это сельское хозяйство ничего не будет стоить, не продержится и полугода, если не будет ребят. Коммуна рассыпется, если нет идеи. “Вот ребята – это наша идея,” – говорят они.

Фильм построен на историях жизни и взаимоотношениях больных и здоровых людей. Вся жизнь деревни снята практически нон-спопом в течение одной недели. Работа, отдых, занятия в мастерских, собрание, репетиции рождественского спектакля, сам спектакль, празднование Рождества в коровнике; удивительные по искренности, трогательности и силе воздействия синхроны больных и их родителей, рассказы волонтеров о прошлой и нынешней жизни ребят. Родители говорят, что когда в их жизни появилась Светлана, они впервые перестали думать о будущем своих детей как о чем-то страшном.

Среди больных есть свой Поэт, свой Художник (как и положено, ловелас), своя Хлебная Принцесса на троне с колесиками (из-за ДЦП она ездит на коляске, зато печет хлеб на всю деревню), своя Нянька, которая ухаживает за детьми волонтеров (она же “любимая женщина” Художника), свой Добрый Дух (или как он себя называет –”Президент Деревни”) и много-много других персонажей. Поскольку они все живут по шаблону и копируют поведение волонтеров, в их жизни присутствует весь спектр чувств – от ссор до великих любовей.

Фильм получил приз фестиваля «Сталкер»-2008 и Диплом I степени Премии Артема Боровика-2009.

«Where is my soul flying?»

Дмитрий ВЕПРИК

“Социальная деревня” Светлана

Как и “Китеж”, деревня Светлана была основана в начале девяностых, когда казалось, что “в этой стране” теперь возможно все. Историю женщины, имя которой увековечено в названии деревни, мне рассказывали немного по разному – вот так и рождаются легенды.

Достоверно известно, что Светлана Воронина жила в Петербурге, интересовалась антропософией, имела друзей среди учителей возникавших тогда вальдерфских школ, и у нее была дочь, больная церебральным параличом.

Как и духовные поиски, так и поиски денег на лечение дочери привели Светлану в Норвегию, в Видарозен, в самую большую и старую из норвежских “кемпхиллских деревень”, в которых подопечными становятся не только психически больные люди, но и инвалиды в прямом смысле слова. Там она встретилась с Маргит Энгель, ученицей доктора Кёнинга, стоявшей у основания норвежских “кемпхиллских деревень”. Вернувшись из Норвегии, Светлана стала инициатором создания подобной деревни в собственной стране.

Инициатива увенчалась успехом – ведь это были переломные годы, самое начало 90-х, когда обрушился “железный занавес” и многие на Западе готовы были помогать “возрождающейся России” с почти миссионерской самоотверженностью. В одном из “кемпхиллов” Норвегии прозвучало что-то наподобие “кемпхиллской деревне в России быть!” – и начался сбор пожертвований на создание “русского кемхилла”. Хотя деньги шли через Видарозен, в спонсорстве участвовали люди нескольких стран. 

В Санкт-Петербурге был образован “Фонд имени Карла Кёнинга”, и была найдена земля для будущего “кемпхилла” – в 120-ти километрах от Питера, в Волховском районе, недалеко от бывшего пионерлагеря “Аэлита”.
Итак, в начале девяностых по инициативе норвежцев и с помощью районной администрации Волховского района в России было основано другое, наряду с “Китежем”, общинное поселение, “привязанное к социальной программе” – “кемпхиллская деревня” Светлана.

Сама Светлана умерла, не дожив до реализации проекта. В деревне, названой ее именем, побывала только ее прикованная к инвалидному креслу дочь. Первым в списке учредителей оказался Михаил Михайлов, учитель вальдорфской школы, ставший самым активным русским инициатором проекта. 

В отличие от создателей “Китежа”, основатели Светланы не предполагали чем-то поразить мир. “Кемпхиллскому движению” было уже полвека, и в начале девяностых во всем мире насчитывалось более сотни подобных поселений. 

Основателем движения был врач Карл Кёниг. Еврей по национальности, австриец по месту рождения, антропософ и последователь Рудольфа Штайнера по убеждениям, врач по профессии, истинный гуманист по складу души, он работал с детьми, “нуждающимися в специальном уходе”. Эмигрировав из Австрии после прихода к власти Гитлера, Кёнинг собрал группу своих последователей в шотландском городе Абердине, и пока безумствовала война, заложил основу движения, в последующие годы охватившего весь земной шар.
Быть может, со временем мои духовные глаза откроются, и увидят свет истины антропософии – быть может, тогда, когда, закончив этот очерк, я сниму с полки одну из книг Рудольфа Штайнера. Но пока, с тихой робостью глядя на шкаф с антропософской литературой, стоящий в библиотеке деревни Светлана, я повторяю про себя восточную мудрость: “Если хороший человек начнет исповедовать ошибочное учение, то оно станет истиной”.

Как я уже говорил, в древнем, в традиционном обществе, для “отсталых в развитии” людей существовали готовые социальные ниши. Более того, порой к ним относились с определенным уважением – вспомним русское отношение к “блаженным” и юродивым, или почтительное отношение индейцев Фенимора Купера к “безумной” Хетти. 

Европейскому рационализму Нового времени этот “дикарский” взгляд оказался чужд. “Психически больные” рассматривались как уродливое отклонение от нормы – то, чего не должно быть, но что, к сожалению, все-таки случается. Естественным продолжением такой точки зрения было стремление удалить “ненормальных” людей из “нормального” общества. Дальше всех в этой логике пошли фашисты, просто загонявшие “сумасшедших” в газовые камеры.

Более распространенным подходом была установка, что “сумасшедшие”, конечно, имеют право на жизнь, но, все-таки, они не могут жить среди “нормальных” людей, и должны быть помещены в соответствующие учреждения, в которых будут содержаться в изоляции, не досаждая “нормальным” людям. Это не гуманизм, это что-то другое, хоть бы и старательно под него рядящееся.

Как бы не оформлялась словесно эта точка зрения, в ее основе лежит не высказываемое вслух мнение, что “психически больные” не равны “нормальным”. Для “нормального” человека, который раньше не общался со “психически больными”, встреча бывает шокирующей, оно вызывает острую реакцию отторжения. Так происходит практически всегда, и я сам не исключение. 

Жизнь в “кемпхилле” во многом меняет точки зрения. На самом деле, термин “психически больной” не только “неполлиткорректен”, но и просто неверен. Можно ли назвать “больным” человека, который никогда не “болел”, а просто родился “не таким”? Он может быть недалеким и наивным, а может носить в себе свой, очень своеобразный и глубокий внутренний мир – который, увы, плохо подходит для жизни в единственно существующем для всех нас мире. 
Я набрасывал предыдущие строки, лежа в своей комнате с ноутбуком на коленях. Я сорвал спину, перетаскивая туалетные баки, и теперь пользуюсь возможностью валяться целыми днями на кровати, чтобы закончить, наконец, этот обещанный уже многим, и непредсказуемо растущий в объеме очерк. Вечер, в моих ногах дремлет черная кошка с белой полоской меха на шее, а на деревянном полу на корточках, прислонившись к стене, сидит Алиса, девятилетняя девочка, растущая в “русском кемпхилле”, и читает Кирилла Булычева. Вася, тот самый “подопечный”, который четыре месяца назад обрушил на меня вопросы с заднего сиденья машины, устроился на стуле, и слушает “Пинк Флойд”. 

Уже начало одиннадцатого, и мне бы пора отправить обоих спать, но никак не наберусь духу этого сделать. Алискина мама два дня назад уехала на семинар в Москву, и позавчера, оставшись в своей комнате, Алиса начала плакать. Из комнаты наверху спустилась Ортрун, и долго сидела с ней. И сейчас мне кажется, что уж лучше пусть Алиса посидит в моей комнате, если ей хочется, тем более что завтра суббота и подъем только в девять утра. А если Алиса будет сидеть у меня, то почему я должен выгонять Васю? 

Васе 25 лет, но он куда непосредственней и простодушней Алисы, читает по слогам, и, в отличие от нее, одевает на ночь памперсы – но почему у него меньше прав слушать “Пинк Флойд”, чем у Алисы читать Кирилла Булычева? Он живет в соседней комнате, такой же, как у меня, он обедает и ужинает за одним столом со мной, мы вместе моем посуду и укладываем дрова, вместе отправляемся гулять в воскресенье – он просто не такой, как я, или как Алиса. Для иной точки зрения не остается почвы, если живешь в “кемпхилле”. Но, чтобы эта точка зрения на проблему стала естественной на этом кусочке земли, должно было случиться много важных исторических событий, и эти события начались почти семь десятков лет назад, когда доктор Кенинг начал свою лечебно-педагогическую деятельность в шотландской усадьбе Кемпхилл.

Философской базой Кёнига был антропософский взгляд на природу и назначение человека, а точкой приложения сил – работа с “особыми” детьми. Точка зрения, состоящая в том, что “психически больные” не равны “здоровым”, и должны быть изолированы от них, была неприемлема Кёнинга, видевшего в каждом ребенке Дух Божий, пусть и искаженный его несовершенной материальной оболочкой.
Мир охватывало безумие, немецкие подводные лодки топили корабли на всем пространстве Атлантики, самолеты превращали в руины английские города, танки шли через Балканы, японские офицеры на тихоокеанских театрах совершенствовали свое “искусство меча”, срубая десятки человеческих голов в день, немецкие врачи экспериментировали на людях, технологи разрабатывали производственные цепочки, позволявшие умерщвлять по несколько тысяч человек в день – а в усадьбе Кемпхилл доктор Кёнинг учил своих медсестер работать с “особыми” детьми, не просто “ухаживая” за ними, в обычном смысле слова, а развивая их способности, умение чувствовать и понимать мир, в котором им предстояло жить.

Лечебная педагогика Кёнига развивала способности и насколько возможно, адаптировала к реальной жизни “особых” детей, но, не совершала библейских чудес. Подрастающим детям “кемпхиллской школы” нужно было находить место в неприспособленном для них нашем, “взрослом” мире. Ответом доктора Кёнинга был остроумнейший синтез его антропософских философских взглядов и лечебно-педагогического опыта – “кэмпхиллская деревня”.

Первая такая “деревня” была создана в 1953-м году в том же Кемпхилле. В последующие годы они создавались в других странах мира, и к началу 90-х их было около сотни.

Я не нашел конкретного описания первой “кемпхиллской деревни”. Автора биографии Кёнинга, которой я пользуюсь, больше интересовало развитие антропософских взглядов доктора, и он рассматривает его лечебно-педагогическую практику как продолжение развития этих взглядов – я бы предпочел наоборот. Но, в общих чертах своих, все “кемпхиллы” мира похожи друг на друга. 

Можно привести писание облика деревни Видерозен, той самой, в которой в начале 90-х побывала Светлана. Я цитирую книгу Нильса Кристи “По ту сторону одиночества”: Из окон этого дома можно видеть почти всю деревню. В ее центральной части амбар и оранжерея, вокруг расположились мастерские. На околице деревни видны жилые дома, все они построены из дерева, обычного строительного материала в Норвегии.Таких сельских сообществ у нас в Норвегии пять. Видарозен, так сказать, “мать всех деревень”, ей двадцать лет и она расположена в южной части страны в получасе езды от Тонсберга, ныне провинциального, а во времена викингов знаменитого города. В Видарозене живут 150 человек, 12 коров и телят, лошадь, 30 кур, 20 овец и неизвестно сколько кошек. Зимними ночами сюда часто заходят в гости лоси, косули, зайцы и лисы. Есть в Видарозене и пекарня, которая даже продает свою продукцию, мастерская плотника, гончарное производство, мастерская по изготовлению кукол, мастерская для работы с деревом. На крестьянском подворье и в двух, оранжереях хозяйство ведется по биолого-динамическому методу. Раньше здесь была также мастерская по производству свечей. Позже я объясню, как сказывается этот объем работы прежде всего в социальном отношении. Самое внушительное здание в Видарозене это “зал”, большое помещение на 300, мест для всевозможных общих мероприятий, таких как доклады, театральные спектакли, деревенские собрания и концерты. В нем охотно играют музыканты, и не только потому, что там хорошая акустика, но и потому, что публика хорошо слушает. Еще в деревне есть часовня и лавка с кафетерием.Окрестности Видарозена противоречат традиционным представлениям о том, что такое Норвегия. Здесь нет ни впечатляющего пейзажа, ни озер, всего лишь небольшой холм и ручей. 

Итак, “кемпхиллская деревня” это, прежде всего деревня, хоть бы в чем-то и “не такая” – но, в главных чертах, это все равно именно деревня. Несколько жилых домов, привязанных к местности, и потому, как правило, расположенных не в геометрическом порядке. Несколько хозяйственных зданий, среди которых наверняка будет коровник, пекарня, свинарник, сеновал. Где-то рядом находятся огороды, садовые деревья, пастбище, луга.

Более характерны, конечно, не топографические объекты, а люди. Население “кемпхиллских деревень” состоит из людей двух категорий: подопечные и сотрудники. Разница между ними не так четка и очевидна, как можно подумать.

По традиции “кемпхиллов” подопечных принято называть “сельчанами”, по-английски “велледжерами” (villager). В деревне Светлана это чаще их называют “ребятами” – да и они сами себя так называют. Иногда “велледжерами”, в качестве эмоционально негативного выражения, называют друг друга сами сотрудники “кемпхилла”. 

В принципе, достаточно много благотворительных организаций используют труд добровольцев-волонтеров, но “кемпхиллы”, кажется, единственные, где все сотрудники являются волонтерами по определению.

Сотрудники и “велледжеры” живут в одних и тех же домах, их комнаты ничем не отличаются друг от друга. Общие трапезы, общее участие в работах, общие для всех общественные мероприятия. Единственное мероприятие Светланы, которое предназначено только для одной категории, это совещание “постоянных сотрудников”. Теоретически, оно проходит раз в неделю, реально реже, но может быть созвано в связи с каким-то чрезвычайным происшествием. 
Новичков, которые впервые попадают в “кемпхилл”, поражает как мягкость отношений между людьми, отсутствие внутренней агрессии, так и отсутствие запоров на дверях. Постоянным сотрудником становишься, прожив в деревне “испытательный срок”, обычно, два месяца. По моим наблюдениям, чтобы тебя оставили в деревне, нет необходимости проявлять необыкновенные таланты или чудеса трудолюбия. Главное условие для того, чтобы оставаться жить тут – внутреннее желание принять неписаные основы “кемпхилла”: терпимость, доброжелательность, желание быть полезным “ближнему своему”. Если это есть, то остальное приложится, и окружающие терпеливо будут исправлять твои ошибки и промахи, ибо мало на свете мест, где с таким пониманием относятся к человеческим недостаткам, как “кемпхиллская деревня”.

Независимо от того, кто был первым автором идеи “русского кемпхилла”, он бы не состоялся без настойчивости Маргит Энгель. Она была одержима идеей создать “кемпхиллскую деревню” в России, пытаясь привлечь к проекту всех, кого только могла, заговаривая о нем с людьми, порой очень далекими от кемпхиллского движения. Порой это приводило к недоразумениям, порой к неожиданным успехам. В Петербурге так же активно действовал Михайлов, которому удалось заручиться поддержкой администрации Волховского района. Будущему “кемпхиллу” было выделена в безвременное пользование земля – 57 гектаров возле деревни Матеево и пионерлагеря “Аэлита”. 

Этот лагерь был особенен тем, что на его территории находился дом памятного по школьным учебникам народника Петрашевского. Где-то рядом стоял и фаланстер, который Петрашевский выстроил для своих крестьян по рецепту Фурье, а еще часовня, в которой молился Достоевский. Первым из этих реликвий не повезло фаланстеру – крестьяне сожгли его ночью, накануне предполагаемого вселения. Следующим досталось дому самого Петрашевского – строение пережило самодержавие, революцию и все войны, дожив до новой эпохи во вполне исправном состоянии, но через несколько лет после перестройки обосновавшиеся на территории лагеря “новые русские” разобрали его на бревна под предлогом реставрации, и больше не собрали. Что же до часовни, то говорят, она и сейчас стоит, но на охраняемую территорию бывшего пионерлагеря я пока так и не попал.

Тогда этот пионерлагерь еще функционировал, а земли будущего “кемпхилла” облегали его полукольцом, с обеих сторон смыкаясь с рекой Сясь. Они были во вполне нетронутом состоянии, пресловутая романтическая “трава по пояс”.

Первым зданием будущего “кемпхилла” стал дом, который через несколько лет назвали домом Хенрика Ларша. История этого здания достаточно характерна. Сейчас он представляет собой способное отлично выдержать зиму двуединое здание, будто составленное из двух состыкованных углами деревенских домиков, с двумя выходами и крытыми верандами, с водопроводом, канализацией и парой санузлов, с восемью жилыми комнатами – но, вообще-то, первоначально это был “летний домик”, с парой комнат, кухней, без водопровода, для зимовки не предназначенный. Ее соорудила весной-летом 93-го бригада строителей из Волхова.

Тем не менее, именно в нем провел зиму первый житель деревни. Им оказался тот самый художник Гамлет Оганесян, который вместе с Васей встретил меня у платформы 122-го километра. Каким-то образом, охраняя начавшуюся строить деревню, он сумел перезимовать в этом легком сооружении, вместе с наезжавшими друзьями из “вальдорфской тусовки”.
Потом начали приезжать первые волонтеры, “завербованные” Маргет, или Михайловым. Не помещавшиеся в “летней даче” волонтеры без особого дискомфорта ночевали под крышей дома Петрашевского. 

“Летняя дача”, конечно, никаких проблем не решала. Когда появились первые сотрудники будущего “кемпхилла”, началось строительство двух больших “кемпхиллских” домов, по образцу норвежских, не только с жилыми комнатами, но и с мастерскими, библиотекой и залом собраний. Фундаменты их отлили одновременно, но первый из них строился волховскими строителями настолько медленно, что раздосадованные норвежцы привезли другой дом готовым, собрав его на месте.

Детали этого дома были перевезены весной 94-го на двенадцати грузовиках. Сара вспоминает, что, приехав в июле, она застала в строящемся “кемпхилле” пятнадцать человек сотрудников, из которых шесть были норвежцами, остальные иностранцами и русскими – участниками “вальдерфской тусовки”. Саре тогда было 19 лет, она приехала на год. Приблизительно тогда же в Светлану приехал швейцарец Михаэль Хагнауэр, с намерением проработать в деревне пять лет.

Директором деревни стал Михайлов, переехавший в Светлану вместе с женой и сыном. В те годы Маргет могла регулярно навещать свое детище, она приезжала с группой норвежцев, которые энергично работали, но, надолго не задержавшись, уезжали через 3-4 недели, предоставив оставшимся доделывать то, что они не успели.

Первый “подопечный” явился в деревню сам, без приглашения, в сопровождении матери. Ему было 16 лет, его звали Боря, он явился из Волхова, в котором от работавших в Светлане строителей узнали о строящемся “поселке для инвалидов”. Как вспоминают, несмотря на молодость и худобу, был он довольно ленив для деревенского образа жизни, и в качестве педагогического метода по утрам, чтобы разбудить его, иногда использовалось ведро холодной воды. Тем не менее, Боря прожил в Светлане пять или шесть лет. Он очень любил показывать деревню гостям и ходил молится в часовню, стоящую в деревне Посадница. В конце концов, тяга к трудам молитвенным определила дальнейший выбор первого светлановского “велледжера” – он перебрался жить возле монастыря в Старой Ладоге, где и поныне, растолстевший и вполне счастливый, участвует в церковной службе. До сих пор он иногда навещает Светлану, принося с собой книги, которые должны побудить старых сотрудников “русского кемпхилла” перейти в православие.

Сельское хозяйство деревни началось с огородов и двух коров, подаренных администрацией Волховского района. Коровы были племенные, с Новоладожского племенного завода, с кличками “Арктика” и “Века”.

Здание фермы сооружал в 95-м году эстонец Бруно. По рассказам, он выглядел настоящим великаном. Он не был жителем “кемпхилла”, но раньше работал в эстонском “кемпхилле” Пахли, откуда, в качестве помощника, привез с собой местного “велледжера”. Ферма сооружалась из пеноблоков, которые в Волховском районе еще не производились, их пришлось доставлять не то из Питера, не то из самой Эстонии. Сеновал к ферме пристраивала семья украинских строителей, приезжавших в Светлану “на сезон”.

Поголовье коров постепенно росло, наряду с ним, какое-то время держали коз, потом от них отказались, курятник то возникал, то исчезал. Геометрическим центром деревни, не в силу фантазии строителей, а стихийно, как и многое другое, оказалось здание свинарника. 

В 97-м году население еще достраивавшейся деревни составило 11 сотрудников и шесть “ребят”. Далеко не все первые обитатели смогли прижиться в деревне, и самыми старыми “ребятами” Светланы, которых я застал, были появившиеся в 97-м году Минька и Оксана. В том, что приживались не все “ребята”, нет ничего удивительного. Первые “кемпхиллы” создавались для “велледжеров”, которых к такому образу жизни подготовили “кемпхиллские школы”. Что же касается остальных, то я подозреваю что “отсев” людей, по воспитанию или характеру не способных жить в общине, приблизительно одинаков что для “подпечных”, что для потенциальных сотрудников. Но, если с сотрудниками все понятно, то к “подопечным” очень долго присматриваются, не напрягая с работой и давая время и возможности для адаптации к жизни в деревне. 

“Стихийность”, которая многократно высказывала свою силу в истории строительства деревни, вызывалась появлением и исчезновением волонтеров, каждый из которых был человеком с собственной судьбой, с собственными причинами приезда и отъезда. Но, выглядело это именно как стихийность, регулируемая только относительно. На протяжении своей истории состав сотрудников деревни несколько раз совершенно изменился, но традиции, заложенные ветеранами “кемпхилла”, сохранялись. Внешняя стихийность, свойственная истории деревни, хорошо заметна в биографии дома, который изначально строился именно как летний домик. В течение последующих лет он был утеплен, к одному из его углов был пристроен второй сруб, были выкопаны и залиты фундаменты санузлов, подведена вода и застеклены веранды. Эти перестройки происходили при активном участии еще одного норвежца, Хенрика Ларша. Вслед за Маргет он вложил немало сил в создание “русского кемпхилла”. Впоследствии дом был назван его именем.

Имя другого иностранца, англичанина Марка, вписано в историю деревни не менее заметно. Он числился заместителем директора, но, со временем, фактически стал им – особенно после того, как Михайлов уехал из деревни, сдав свою должность. Об официальной преемнице Михайлова я расскажу дальше – в контексте истории, поставившей “русский кемпхилл” на грань уничтожения.

Своим географическим окружением деревня долго воспринималась настороженно и отчужденно, и хотя лед этой настороженности сломан, контакты с соседями у обитателей Светланы не слишком тесны и регулярны – им хватает собственной общественной жизни. 

Утром, в будний день, обитателей каждого из домов будит звук колокольчика или гонга. Кто-то из сотрудников уже приготовил завтрак, обычно это манная каша, порой что-то другое, но, независимо от вариаций, на столе всегда будет масло и сыр. Сыр собственного изготовления, чай, как правило, тоже – травяной, “светлановский”. Мне в этом чае не хватает кофеина, но другим сотрудникам он нравится, и они предпочитают его черному чаю.

 С позиций личного опыта жизнь в деревне Светлана напоминает мне странную смесь реального деревенского селения, коммуны идеалистов, пасторальной утопии, детского сада, монастыря и сумасшедшего дома. “Ребята”, понятное дело, воспринимают окружающую действительность иначе, очень по разному, но в целом, она их устраивает. Тех, кого родные могут забирать домой, с удовольствием уезжают, но, как правило, возвращаются назад без особого сопротивления. Дома у них есть возможность целыми днями бездельничать, смотреть телевизор, спать сколько хочется и есть когда хочется, но, привезя взрослого “ребенка” в гости, родные и близкие совсем не готовы оставить его надолго. Пообещав вскоре приехать за ним снова, родные отвозят подопечного в Светлану, где тот, обнадеженный, возвращается к общинной жизни. Конечно, в “кемпхилле”, ему приходится работать – помощь на ферме, на кухнях, уборка в домах, а летом еще и работа на огородах, “на траве”. Но, во первых, эта работа, по трудности и сложности, не сопоставима с работой “нормального” человека, что в деревне, что в городе. А, во вторых, работая, “ребята” оказываются в обществе, в социальной среде, в которой возникают дружбы, симпатии-антипатии, и – головная боль сотрудников – влюбленности, приобретающие формы порой странные, порой уродливые, порой трогательные. 

В иностранных “кемпхиллах” возможностей для досуга куда больше, чем с Светлане, в которой из-за элементарной бедности обитатели довольствуются патриархальным набором деревенских развлечений – летом это купание в речке, катание на лодке, собирание грибов, а для сотрудников плюс еще и возможность покататься на лошади и прогулки при свете белых ночей. Раз-два в неделю для “ребят” устраиваются коллективные просмотры фильмов, в остальном твердо сохраняются принципы “кемпхиллской педагогики”, отрицательно относящейся к “пассивным развлечениям” – впрочем, это похоже и на “китежскую педагогику”, ограничивающую возможность детям убивать время за компьютерам и в интернете. Разумеется, у сотрудников есть возможность посидеть за собственным компьютером в своей комнате. По вечерам устраиваются “песни”, или “ребята” собираются в гостиных домов, рисуя или лепя из пластилина.

Когда кончается уборка урожая, свободного времени становится больше, в том числе и для сотрудников, которым в страдную пору приходится вести вполне нешуточную “битву за урожай”, и которым совсем не до организации досуга своих подопечных. Переход от летнего к зимнему расписанию происходит резко. Мне говорили, что в прошлые зимы вечерние “мастерские” – “бумажная”, “шерстяная”, “кукольная” приносили Светлане достаточно реальные деньги. В норвежских “кемпхилах” до сих пор ходят в шерстяных тапочках, сделанных в Светлане. Но новации осени 2009-го коснулись именно вечерних мастерских – решено было, что они станут “творческими”. Не берусь уверенно утверждать, каковы в точности причины происшедших новаций. Возможно, сыграли роль весенние события, возможно, стало меньше заказов, но, скорее всего, главную роль сыграло то, обстоятельство, что большинство ребят просто не способны к аккуратному и кропотливому труду, который необходим для выходящих из мастерских изделий. В этом я убедился, приняв участие в процессе изготовления рождественских открыток…

Итак, вечерние “мастерские” стали “творческими”. В этом ноябре, например, американец Девид учил Амира и Васю жонглировать – хотел бы я посмотреть, как это у него получается, потому что Васе, по моим наблюдениям, не всегда хватает рук для манипуляций даже с одним предметом. Я объявил о “лыжной мастерской”. Я не переоценивал вероятных результатов, догадываясь, что способность ребят овладеть лыжной техникой приблизительно равна их способности к жонглированию. В общем, я не ошибся и в числе моих учеников сталась только одна Анечка – но зато я сам получил возможность поездить на лыжах. Наибольшие последствия для культурной жизни Светланы имело заявление приехавшей из Питера 19-летней Карины, заявившей о намерении открыть танцевальную группу. 

Помню, я проходил мимо окна “радужной комнаты”, когда ученики ее “мастерской” еще не успели собраться. В тот момент в ней оказалась только сама Карина и Саша Другов, подопечный со сложным характером, настолько сложным, что даже в мягкой атмосферы Светланы почти не осталось сотрудников или “ребят”, хоть раз в сердцах не поднявших на него руку. Но, Саша действительно неординарен – дожидаясь, пока придут остальные участники кружка, Карина включила музыку, и они начали что-то импровизировать. Я засмотрелся – это было трогательно и красиво, и я простил прожившей в деревне два месяца Карине то, что месяц назад, находясь в двадцати метрах от еще не убранного огорода, она спросила у меня, где в Светлане берут капусту.

Что дает жизнь в “кемпхилле” его подопечным, как мне кажется, уже понятно. Но, стоит больше сказать о том, чем такой образ жизни притягателен для ее сотрудников – кроме, разумеется, сознания собственной праведности.

Прелесть жизни в “кемпхилле” состоит в странных сочетаниях космополитизма и деревенской изолированности, замкнутости и коммуникабельности, грубого физического труда и возможностей для развития личности, свободы и чувства долга, душевного покоя, личной бедности и неожиданной широты возможностей, которую дает жизнь в маленькой деревне, которая является частицей раскиданного по Земле международного сообщества.

За месяцы жизни здесь я покидал деревню или для воскресных прогулок с “ребятами”, или для того, чтобы выйдя на трассу, “махнуть” в Питер, к девушке, или отправится “автостопом” к украинской границе, когда мне надо было обновить “миграционку”. Но, в границах деревни, я общался с представителями доброй половины европейских наций и регионов России, а участвуя в ее хозяйственной жизни, наблюдал самых разных людей в самых неожиданных сочетаниях. Во время сенокоса, “на прицепе”, подхватывая и укладывая кипы сена, я работал вместе с Гришей, культурологом из Екатеринбурга и исполнительным директором деревни, за рычагами тракторов сидели светлановский агроном швейцарец Михаэль, и немецкий альтернативщик Лукас, считавший дни до окончания срока своей службы, чтобы уехать к своей девушке, покинувшей Светлану раньше его. Возглавив “травяную команду”, я работал с подопечными из разных регионов, среди которых был и сын киноактера из Москвы, и дочка крестьянки из Краснодарского края, которая узнала из газеты о существовании деревни, в которой ее дочь сможет вести человеческую жизнь, а не заколотая уколами, бесчувственно лежать в изоляторе интерната.

Потом, передав “травяную команду” пареньку из Барнаула, приехавшему в Светлану в поисках экзотики, я принял на себя сырную мастерскую от другого немецкого альтернативщика, тоже заканчивавшего службу. Вместе с мастерской мне была передана работавшая в ней раньше девушка, с которой проблем оказалось больше, чем с сыром и творогом – она была хорошей помощницей, когда у нее было хорошее настроение, и почти неуправляемой, когда плохое. Мне с ней эмоционального контакта найти не удалось, Юля решением собрания перешла работать в пекарню, а мне стала помогать Анечка, раньше работавшая в моей “травяной команде”.

Во второй половине сентября я покинул Светлану, чтобы съездить за свежей “миграционкой”. Эта автостопная поездка запомнилась мне как маленький отпуск – “трасса”, разговоры с водителями, прогулки по Москве, встречи со старыми друзьями и знакомства с новыми, новый рывок по “трассе”, ночевка в палатке после пересечения украинской границы, и давно не виденный мной Киев, по которому я бродил два дня.

Вернувшись в Светлану через десять дней, я нашел несколько другой расклад. Сырную мастерскую уже взял на себя Олег, бывший повар из Питера, ему помогал американец Девид и та эмоциональная девушка, с которой я полтора месяца назад не сумел сработаться. В пекарне вместо Гамлета хозяйничала ирландка Розанна, а свинарником, вместо уехавшего паренька из Барнаула, заведовал екатеринбуржец Дима…

Жизнь, само собой, состояла не только из работы и производственных процессов. Но, работа, в собственном смысле слова, делает твою жизнь частью социальной жизни деревни. В отличие от привычной нам жизни в городах, время тут не разделено на ниши, в каждой из которых мы общаемся с совершенно разным набором людей: в семье, на работе, в спортивной секции, в компании старых друзей, в “общественной жизни”.

В первое время новичку в деревне может показаться одиноко, все к нему приветливы, но после окончания рабочего дня и ужина он вдруг обнаруживает, что все сотрудники или заняты работой – их рабочий день, в отличие от “велледжеров”, не лимитирован – или они заняты какими-то своими делами, которыми занимаются, не торопясь пускать тебя в круг своих личных отношений. 

Отчетливо помню, до какой степени мне было не по себе в первый выходной день после первого возвращения. “Утреннюю встречу” я проспал, и когда спустился на кухню, попить кофе, мне показалось, что я нахожусь в доме почти один. “Почти” – потому что в гостиной, на диванчике, в своей привычной позе сидел аутист Павличек, и весело посмеивался, одному ему известно, над чем. А из комнаты, выходящей в холл, время от времени раздавался хохот шизофреника Антона (этот достаточно необычный подопечный был взят деревней “на время” – никто не подозревал, насколько это время может оказаться продолжительным). Если павличков смех звучал жизнерадостно, то смех Антона раздавался замогильно. В одной из соседних комнат, конечно, был кто-то из сотрудников, но я этого не знал. Попив кофе, и еще посидев у компьютера, я отправился прогуляться. Речка была недалеко, но мне одному было лень искать к ней спуск, а пригласить меня купаться никто не догадался. Я заглянул в “радужную комнату”, и увидел там девочку лет двенадцати, которая что-то задумчиво наигрывала на пианино. Я прошелся в дом Нансена, и увидел в гостиной другую девочку, лет девяти, тоже перебирающую клавиши пианино, поднялся в библиотеку, и встретил там взгляд девушки лет семнадцати, читавшей какую-то книгу…

Позже я познакомился с ними со всеми – первая из них была “татарочка” Камилла, вторая Алиса, третья немка Ортрун. Но тогда, никаких знакомств не завязывая, и никого из взрослых не встретив, я вернулся в свою комнату.

Более близкое знакомство с обитателями деревни – кроме тех, с которым я пересекался за обеденным столом – я свел во время работы. Обкашивая “электропастух”, я поближе познакомился с Сергеем Новиковым, “велледжером”, способности которого позволяли ему исполнять работу сотрудника, а заодно пользоваться положенным сотруднику отпуском и “карманными” деньгами. Отправляясь с ним купаться, я разговорился с присоединившейся нам Камиллой. После обеда, выдергивая траву на огороде, я видел Камиллу и Ортрун, занимавшихся тем же самым на соседней грядке. Знакомство девушек только начиналось, и общение, в основном, проходило на вербальном уровне – Ортрун приехала пару недель назад, и ее словарный запас находился в зачаточном состоянии. Но четыре месяца спустя она уже довольно неплохо изъяснялась по-русски…

Явление, к которому я еще вернусь – дети, выросшие в “кемпхиллах”, в большинстве случаев, не меняют образа жизни, к которому привыкли в детстве. Но, оставаясь жителями “кемпхиллских деревень”, молодые люди охотно путешествуют, меняя страны и континенты – просто переселяясь в другие, разбросанные по земному шару “кемпхиллы”. Там они находят привычный образ жизни, привычный набор традиций, и, наряду с ними, новых людей, страну проживания и географические реалии – любопытный способ путешествовать по миру, во многих отношениях оставаясь у себя дома. 

Сотрудники Светланы, правда, редко попадают в западные “кемпхиллы”, разве что, в качестве недолгих гостей. Единственным исключением, мне известным, стала Яна, приехавшая в Светлану совсем молодой девушкой, и ставшая женой Марка. Сейчас эта пара живет в английском “кемпхилле” и у них двое детей. 

Для переезжающего в другой “кемпхилл” молодого человека это еще и шанс найти свою вторую половину. В маленькой общине, работая вместе, участвуя в общих общественных мероприятиях, люди имеют достаточно возможностей присмотреться друг к другу. Но от легкомысленных романов, “телесного озлобления ради”, помимо прочих причин, их удерживает свойство всякой деревни, и не только “кемпхиллской” – в ней почти невозможно удержать что-то в секрете. Если сотрудники и сохранят скромность, то уж “ребята”, будьте уверенны, с удовольствием будет обсуждать чужие сердечные склонности. Хотя большинство их плохо понимают потаенную суть отношений между мужчиной и женщиной, вы будете удивлены, сколько интересного они о вас расскажут.

Еще одна черта, равно свойственная как любому западному “кемпхиллу”, так и русской “социальной деревне” Светлана – свобода сорваться с места, уехать на несколько дней, на месяц, на год, а потом, если вы оставили о себе добрую память, снова вернуться. При соблюдении этого, единственного условия, будьте уверенны, что вас примут, даже если дома деревни будут заполнены. Сохранению этой традиции в деревне Светлана, помимо прочих причин, способствует элементарная бедность “русского кемпхилла”. Сумма, которую каждый сотрудник получает “на карманные расходы” равна двум тысячам рублей. Одежда и обувь, как правило, берется из “сикенд хенда”, проще говоря, это та одежда и обувь, которую оставили уехавшие сотрудники и гости. Прочие возникшие потребности удовлетворяются из общинных средств, которых, увы, вечно не хватает – порой даже на самые элементарные и необходимые вещи.

В начале сентября я предложил девушке, с которой познакомился в Светлане, надолго остаться тут, где мы были счастливы. Димка, сказала она мне, ты знаешь, я люблю эту деревню. Но, в “кемпхилл” легко попасть – просто приехал и живи – но из него не всегда просто уехать. Со временем, мне придется помогать своим родителям, я ведь единственная дочь. А если я не начну снова работать по специальности, через три года мое образование превратится в бумажку, и мне останется только тарелки мыть. А деревня помочь мне не сможет, у нее не будет денег. Когда у Гамлета умер отец, он просто не смог приехать на его похороны…

Как я уже говорил, на протяжении истории деревни состав сотрудников несколько раз капитально изменился. После того, как Михайлов сдал должность директора, фактическим лидером общины оказался Марк. В 99-м Гамлет, у которого родился сын, решил переехать вместе с семьей в Светлану. Приблизительно в то же время в деревню вернулись Сара и Михаэль Хагнауэр, несколько лет жившие в Швейцарии. Количество русских сотрудников снова начало расти. Кто-то из них пришел в “русский кемпхилл” из желания жить в общине, кто-то по философским убеждениям, кто-то из желания попробовать другой образ жизни, кто-то решая свои бытовые и духовные проблемы. Они принимали существующий образ жизни, мало изменяя сложившиеся традиции. Следов каких-то громких экстраординарных событий, случившихся до 2009-го года, коллективная память Светланы не сохранила – по крайней мере, я о них не слышал.

Норвежцы не оставляли своего детища. Четвертый, “маленький” жилой дом был тоже построен ими через несколько лет, в 2005-м. Порой его называют “домом на горе” – к нему надо подниматься по склону, по изгибающейся тропинке. Его назвали домом Серафима Саровского. С постройкой этого маленького дома деревня приобрела почти тот вид, в котором я ее застал.

Хотя Россия постепенно начала восприниматься на Западе как богатая страна, спонсорская помощь русских меценатов до роковых событий весны 99-го отсутствовала напрочь. Деревня Светлана выжила благодаря зарубежным меценатам. Состав спонсоров был интернационален, но собранные средства переправлялись в “Фонд Карла Кёнинга” через норвежской “кемпхилл” Видерозен. 

Несмотря на уникальность для России, поселение оставалось почти неизвестным. Для иностранцев “кемпхилл” давно не был сенсацией, и если “русский кемпхилл” чем-то отличался от европейских, то разве что своей бедностью. Были и другие причины, не поощрявшие стремления к славе.

Работа с детьми, особенно с сиротским прошлым, бывает тяжела. Но она вознаграждается, если ты видишь ее результаты, рост способностей маленького человека, который, может статься, когда-то превзойдет тебя. Работа сотрудника “кемпхилла” более неблагодарна. Время и нервы тратятся, чтобы научить подопечного порой элементарным вещам и навыкам, которые маленькие дети осваивают в раннем возрасте – чистить зубы, пользоваться вилкой и ножом, подметать пол, убирать навоз на ферме. И сил на это уходит, порой, не меньше, чем на то, чтобы научить ребенка играть на гитаре, курсе физики за учебный год или базовым движениям карате. Ребенок может вырасти, стать музыкантом, ученым или спортсменом, или просто, не достигнув каких-то звездных вершин, вырасти в умного, веселого, талантливого взрослого. А “велледжер” так и состарится, оставшись странным, порой уродливым ребенком, только наполовину живущим в одном с тобой мире, а наполовину остающимся в мире собственных иллюзий.

Тема детей, особенно детей-сирот, способна приостановить в поиске желтых сенсаций даже самых циничных журналистов. Когда же дело касается “психически больных”, люди с микрофонами и камерами, как показывает опыт, становятся мнения щепетильны. Польза от внимания прессы всегда была для “светлановцев” сомнительной, а моральный дискомфорт от “желтых” репортажей очень ощутим. И не только им, но и родителям их подопечных.

Если подопечный Сергей рассказывает, что он женился на Оксане, а подопечная Юля сообщает, что она ходит к своему парню “в лагерь”, то в для небрезгливого репортера открывается свобода для творчества, хотя, на самом деле, супружеские отношения Сергея сводятся к тому, что сидя рядом с Оксаной он будет рисовать картинки, а парень Юли только плод ее воображения – хотя она и рассказывает о нем с поразительным набором подробностей. 

Не было и других причин стремится к рекламе. Как не была малоизвестна деревня, она была уже заполнена, и новых “ребят” взять не могла. Не стремившееся к сенсациям уникальное для России поселение продолжало существовать, известностью не пользуясь. Вполне возможно, это сыграло свою роль в его слабости, когда весной 2009-го года деревня Светлана оказалась под угрозой уничтожения.

Я мог бы рассказать эту историю подробней, называя имена и учреждения, но, пока она будет рассказана именно так, с минимальным упоминанием реальных имен. 

Как я говорил, административная история Светланы началась с основания русского “Фонда Карла Кенинга” – обычная на Западе практика. В фонд вошло несколько наших соотечественников, административных и культурных деятелей и в течение долгого времени, под такой “крышей”, деревня благополучно существовала.

Этим фондом был утвержден официальный директор Светланы, который, ввиду требований российского законодательства, мог быть только русским гражданином. Когда, пробыв в своей должности около восьми лет, Михаил Михайлов сложил свои полномочия, встал вопрос, кто займет вакантный пост. Вернее, оба поста – пост председателя “Фонда Кёнинга”, и пост директора Светланы.

Женщина, которая вызвалась занять эти должности, всем показалась вполне подходящей кандидатурой. Преподавательница университета, она входила в “Фонд Карла Кенинга” еще во время его основания. Тогда, она была в хороших отношениях с Маргет, и находилась под ее влиянием. Поскольку, мне придется упоминать эту женщину не раз, я буду называть ее Овсянниковой – псевдоним, отчасти созвучный реальной фамилии.

В отличие от Михайлова, она не жила в “своей” деревне – более того, за все время директорства эта женщина не разу в ней не переночевала. Раз в полгода они появлялась в Светлане, “познакомится с новыми сотрудниками”. Знакомство было более чем поверхностным. Но, официальное звание немало помогло ее карьере. В личной жизни, впрочем, они не была счастлива, а ее единственная дочь, уехав в Америку, покончила там самоубийством. Я слышал, что после этого ее мать повредилась в рассудке, что не помешало ей исполнять свои преподавательские обязанности – кто знаком со спецификой высших учебных заведений, на кафедрах которых исправно вещают немало полусумасшедших теток, этому не удивится.

Но, в принципе, можно было сказать, что в первое время она удовлетворительно справлялась со своими обязанностями, не мешая реальным работникам деревни делать свою работу. Директорство Овсянниковой совпало с периодом, когда русские сотрудники “кемпхилла Светлана” стали явным большинством. Этот период неплохо отражен в снятом для “Первого канала” фильме Лилии Вьюгиной “Где моя душа летает…” – я застал в Светлане большинство этих людей. Фильм этот сыграл двоякую роль. Во–первых, показанный по первому каналу, он дал деревне хоть какую-то известность, а во вторых, вызвал обиду Овсянниковой, недовольной тем, что “ее роль” оказалась в фильме никак не отраженной.

“Обрусение” “русского кемпхилла” само по себе было положительным явлением, оно давало надежду, что деревня перестала быть пересаженным на русскую почву инородным образованием. Но, в то же время, перевес русских сотрудников стал причиной, поставившей деревню под удар.

Среди “подопечных” деревни была одна девушка, которую я буду называть Валентиной. Из всего, что я до сих пор сказал, должно быть очевидным, что “кемпхилл” образование, чуждое всякой элитарности. Но родители Валентины были довольно состоятельными людьми, хотя, быть может, и не настолько “крутыми”, какими хотели казаться.

Валентина чувствовала себя в Светлане неплохо – насильно тут никто не остается. Ее родители отчисляли какие-то деньги в “Фонд Кенинга”, и возможно, именно на почве этой благотворительности, свели знакомство с Овсянниковой. Были ли они инициаторами дальнейших событий, или за ними стоял кто-то “покруче”, осталось неясным. Но, можно уверенно сказать, что в дальнейшем за действиями Овсянниковой стояли родители Валентины. Она же, вероятно, познакомила их с участниками кемпхиллского движения, иногда наезжавшими в Светлану, и участвовавшими в заседании фонда Карла Кенинга – к тому времени разменявшая девятый десяток Маргет уже не могла непосредственно влиять на события. Знакомство сложилось благополучно, и, как могло показаться, иностранные деятели попали под обаяние родителей Валентины. Это оказалось для них дополнительным искушением. 

Точкой начала решительных событий стал октябрь 2008-го. Овсянникова давно признавала вслух, что, почти не бывая в Светлане, она плохо исполняет свои директорские функции. И вот, на заседании фонда неожиданно было выдвинуто предложение: поскольку директорские функции должны быть переданы людям, действительно работающим в Светлане, а Сара Хагнауэр, как гражданка Великобритании, даже не имеющая вида на жительство, их официально исполнять не может, то директорские полномочия можно распределить между ней, и двумя русскими директорами из числа сотрудников Светланы, которым будет передано право печати и подписи.

Первая часть плана родителей Валентины сработала, несмотря на возражения Сары – напомнившей, что такому решению, помимо всего прочего, противоречит устав деревни. Иностранные представители идею “триумвирата” утвердили. Можно было надеяться, что они не вмешаются и в дальнейшее развитие событий. Которые последовали очень быстро – Сара и Михаэль не успели даже доехать до Светланы, как два ее русских сотрудника были оповещены, что они назначены директорами деревни.

От такого поворота событий новоназначенные директора были вовсе не в восторге. Еще меньше их обрадовали распоряжения появившегося в деревне отца их подопечной. Простым русским языком, с добавкой терминов из жаргона русских “братков” им было обьявлено, что теперь они будут делать то, что им велят.

Происходящее выглядело достаточно странно и дико, и только позднее им нашлись рациональные объяснения. Родители Валентины не были безумцами, и ими двигал вполне трезвый расчет. Овсянникова действовала по их указаниям: следовало передать полномочия директоров послушным людям в самой деревне, и удалить иностранцев, носителей традиций Кемпхилла. Русские сотрудники деревни подадутся на нажим и будут послушны – в этом родителей Валентины убедила Овсянникова. Делая то, что прикажут, новоназначенные директора преобразуют Светлану в “реабилитационный центр”, респектабельный и вполне коммерческий, хотя и под прежней вывеской “Некоммерческого общества психологической и трудовой реабилитации”. “Ребят” родители которых не смогут платить, можно будет постепенно удалить. В том, что такой центр будет выгоден, новаторы не сомневались – ведь западное спонсирование будет сохранено. 

Идеалистической западной философской теории была противопоставлена проверенная опытом “лихих девяностых” практика русского “развода”. Но, хорошо срабатывавший в питерских кабинетах план начал осыпаться, как только действия были перенесены на территорию Светланы.

Вопреки ожиданиям, новоиспеченные директора отказались как и от приказов родителя их подопечной, так и от своих должностей. Иуд в “русском кемпхилле” не нашлось, и родителю Валентины пришлось, расточив на прощанье угрозы, убраться с территории “социальной деревни Светлана”.

Это был только первый раунд открытых боевых действий. Угрозы родителя не были сотрясением воздуха. В последующие недели в волховскую прокуратуру были отправлены заявления. В последующие недели, последовали проверки, не только прокуратуры, но и миграционной службы, милиции и пожарной охраны.

Я уже рассказывал о том, как на территорию Светланы нагрянула миграционная служба. И о том, как следом за ней в деревню въехали милицейские “бобики”, отвозить в Волхов задержанных иностранных волонтеров. Сцена вышла трагикомической, потому что работники государственных служб были окружены “ребятами”, и их расспросы “куда и зачем вы их забираете!?” перетекли в коллективную истерику, в которой ярче всех отличился Саша Другов.

Заявления родителей бывшей подопечной были достойны общей бредовости происходящего. Сотрудники Светланы были обвинены в том, что они наживаются на рабском труде своих подопечных, которые лишены всего необходимого, даже масла и сыра, что иностранные сотрудники деревни воруют деньги, поступившие в счет спонсорской помощи.

Первой жертвой открытых боевых действий оказалась сама Валентина – ее контракт был разорван. В последующем заявлении ее родители жаловались уже на то, что их дочь лишили возможности жить в деревне, в которой она хотела остаться.

Ответное заявление ушло сразу “наверх” – непосредственно полномочному представителю президента РФ по Северо-западному округу. В поднявшейся общественной шумихе приняли участие родители подопечных, и резонанс от поднявшегося скандала, расходясь в интернете, похоже, сделал деревню известней, чем когда-либо.

Трудно сказать, что больше способствовало прекращению атак на деревню: разгорающийся скандал или скрытая подковерная борьба в питерских кабинетах. Несмотря на шумиху, поднятую родителями своих подопечных, сотрудники деревни слабо верили в силу общественного мнения, полагая, что на самом деле исход событий зависит от дюжины по настоящему влиятельных людей. К моменту моего появления в деревне скандал утих, вроде бы не придя не к решительному результату. Дольше всех продолжались споры с пожарными. Следами деятельности пожарной инспекции в домах Светланы теперь служат красные вывески “Выход” и планы эвакуации. Возможно, они действительно разумны с точки зрения каких-то законодательных актов, но в маленьких домах Светланы выглядят бредом сумасшедшего. Их обитатели знают их как свои пять пальцев, и найдут выход из них с закрытыми глазами – никто же не вешает таблички “выход” в прихожих собственных квартир. Еще одним, до сих пор не выполненным требованием пожарных остается замена красивых винтовых лестниц на прямые, которые изуродуют архитектуру домов.

В настоящее время, вроде бы, все в основном закончилось, деревня выстояла, “иностранцы”, носители традиций Кемпхилла, остались работать в “Некоммерческом обществе психологической и трудовой реабилитации”, и если кто-то уезжает, то кто-то и приезжает ему на смену. Сара Хагнауэр, несомненный лидер общины, до сих пор не может получить вида на жительство. Слабым местом деревенского хозяйства является огород. За все годы существования “русского кемпхилла” среди русских волонтеров не оказалось ни одного фермера. Единственный человек, который готов за взяться за светлановский огород, проживает в бразильском “кемпхилле”, и обновляя регистрацию, ему пришлось бы летать в Бразилию каждых три месяца…

Я как-то спросил Валерия Хилтунена, интерес которого ко всевозможным альтернативным поселениям велик, а эрудиция на сей счет огромна, почему за прошедших почти два десятилетия он не побывал в Светлане. Смысл ответа был приблизительно следующим: я бывал в иностранных “кемпхиллах”, а конкретно в Светлане не побывал, потому что меня туда не приглашали.

Мне кажется, ответ неполон. По крайней мере, есть еще одна причина, почему так тепло писавший о “Китеже” Хилтунен не заинтересовался Светланой. Еще один клон “кемпхилла”, пересаженный на русскую территорию, не показался ему прообразом “поселений Будущего”, “точкой роста”, которую он искал. В этом, как мне кажется, Хилтунен ошибался. Как “точка роста” Светлана, может быть, куда менее интересна, чем был Китеж 90-х, но, я думаю, куда более перспективна, чем возникший как продолжение “Китежа” “Орион”.